Рассказ онлайн "Малиновое счастье": автор ‑ Вероника Кирилюк

Все село сбежалось посмотреть на Клавку. Приехала в отпуск. Десять лет носа не показывала, а тут целых две недели решила погостить у родителей. Вышла из такси в малиновом костюме, встала возле груды чемоданов и озорно посмотрела на сбежавшихся соседей: "Что, старички, все небо коптим?" Сладко потянулась и вошла в дом.

Мать нарадоваться не могла, по сто раз в погреб лазила, баньку затопила, молока парного принесла, тесто давай замешивать. Отец на скамейке курил, поглядывал на старания жены и щурился: не просто так Клавдия приехала, эх, не просто так.

К вечеру в дом потянулись гости. Заходили в дом, кротко здоровались, вполголоса между собой разговаривали, усаживались за длинный стол. Мать успела наготовить, да и родня помогла. Даже пятилетняя соседка Сонька пельмени  лепила.

По первой пропустили за приезд. Сидели скромно, друг друга в бок толкали, что, мол, притихли. Вторую за то, чтобы все было и ничего за это не было. Третью за родителей. Разрумянились, женщины улыбаться да перешептываться стали, мужики между делом еще раз по стопочке тяпнули, потом плотнее сели, ближе к Клаве. Она, егоза, третью пропустила и не вздрогнула. Только глаза заблестели. Сидела довольная, смотрела на гостей и улыбалась. Одними губами, а глаза словно застыли. Только кроме отца никто больше этого не заметил.

– Что ж мы так и будем молчать? – громко спросила Клава. – Сидим, как на поминках, воды в рот набрали. Не узнаю родной деревни. Дед Панас, – обратилась она к своему соседу, маленькому юркому старичку. – Где баян? Спеть захотелось!

– Где ж я его родного оставлю? Тута он, сбоку стоит.

– Давай, дед, – попросила Клава и стала искать за столом Нюру, двоюродную сестру. – Нюся, спой!

– Твою, что ли? – спросила Нюра и как бы между прочим поправила складочки на платье.

– Мою, любимую.

Голос у Нюры и, правда, был не чета тому писку, что за большие деньги на эстраду прорвался.  Потекла песня, медленно, как огромная река, то накатывая волнами, то качаясь в собственной колыбели, плавно, размеренно. За столом все притихли. Нюра не так часто пела, да и они редко вместе собирались. Поэтому слушали ее, затаив дыхание, когда еще придется так посидеть и сердце песней до краев наполнить?

А отец мельком на дочь поглядывал. Исчезла улыбка с губ. Бабы слезы смахивают, а в ее глазах словно свет потух. Сидит, слушает, вроде как на Нюрку смотрит, а вроде как сквозь нее. Отец вышел из-за стола, вытащил сигареты, пошел на крыльцо покурить.

Как сказать-то ей о главном, он и не знал. А, может, зря тревожится? Сколько лет прошло. Может, дочка просто приехала, родителей повидать, по родне соскучилась?

Знал, что уговаривал сам себя. Клавдия не такая, она же, если задумала, обязательно до конца дойдет. Как тогда. Десять лет назад. Отец мотнул своей черной кучерявой головой. Как сказать ей, пока другие не влезли? А кто вспоминать будет? Вон сколько лет прошло, давно все забыли.
Затушил бычок, притоптал на всякий случай и пошел обратно в дом.

Утром солнце как знало, что в доме радость: то в серванте зайчики пускало, то с зеркалом играло, то к Клаве на подушку залезло. Растянулось по шелковым волосам молодой женщины и замерло.

Мать с утра стряпать принялась. Не так часто дети домой приезжают. Олежка, правда, каждое лето с детьми наведывается. Рядом же обосновался. В городе. Васька, шалопай, из Канады только посылки шлет. С шишками кедровыми да конфетами шоколадными. Как будто они, старики, их едят. Все детям соседским отдают.

Васька зимой приезжал. Как раз под Новый год. Решил на два дня заскочить, проездом был, а потом плюнул и на Рождество остался. Всем селом обратно провожали. Шумный парень, веселый. Долго потом его вспоминали, особенно девчонки. Те, которые на выданье. Он же, зараза, наверняка половину перепробовал. А как откажут? Такой красавец: грудь колесом, ручища, как у медведя, и улыбка во все тридцать два зуба. Потом месяца два девчата бегали за почтальоншей, может, кому письмецо написал, к себе зовет. Мать сразу сказала, чтобы и не надеялись. Он же пустозвон, не нагулялся еще.

А вот про Клаву она почти не вспоминала. Первое время еще жалко было, что так получилось, а потом поняла, не приедет она. Только отец ждал, сядет на крыльце, закурит и смотрит на дорогу. Особенно по весне. Клавдия весну больно любила, когда вся деревня в цвету как невеста стояла.
Мать поэтому и в кухне все возле плиты суетилась, чтобы дочери на глаза не попадаться, пусть отец первый скажет. Она с ним больше секретами делилась. Доверяла ему девичьи тайны.

Клава рано встала. Захотелось по траве пройти, седой еще от росы. Надела легкое платье, завязала платок и босиком выскочила во двор. Прищурилась, потянулась и притопнула ножкой. Хорошо-то как! Пока отец в сарае возился, она уже вниз к озеру побежала. Роса ноги, как лезвием, обжигала. А Клавдия только смеялась.

Подошла к воде, залезла в нее по щиколотки. Холодная. Выскочила обратно на берег, как ужаленная. Песок влажный, нагреется только к обеду. Клава посмотрела вдаль. Красота. Слева дорога в город убегает. За спиной деревня просыпается, а впереди озеро раскинулось, как будто кусочек неба на землю упал: синее, по краям в белых барашках, лежит, волнуется.

Только направо не смотрела, там, где поваленное дерево лежало. Огромный старый дуб. Сколько ночей здесь просидела с Сережкой. И без него. Пересилила себя, повернула голову, посмотрела в ту сторону: лежит бревно. Кто ж ту махину оттащит? И зачем? Подошла, села, потрогала шершавую кору, похлопала ладонью по ней.

Услышала шаги. Обернулась. Нюра шла с козой, вела ее на поляну. Сестра заспанная, коза недовольная. Обе увидели ее и встали на месте.

– Ты чего тут с самого утра? – удивилась Нюра. – Не спится что ли?

– Да так, привыкла в городе рано вставать, – соврала Клава.

– Странно, там обычно до обеда дрыхнут, тем более в выходной день, – ответила сестра и осмотрелась. Решила далеко не ходить, привязать козу поодаль, возле небольшой рощицы, чтоб и трава, и тень была.

Подошла к Клаве, села рядом, уставилась на воду.

– Как живешь-то хоть в городе? – спросила Нюра. – Вчера толком и не поговорили.

– Нормально, как все, – пожала плечами Клава.

– Как все - это как?

Клава посмотрела на сестру и улыбнулась. Та так просто не отстанет.

– Работаю. Квартиру недавно получила. Двухкомнатную. Ребятишки у меня. Старшенькой, Аленке, в этом году шесть будет. А Сережа, – Клава сглотнула, так, словно что-то мешало ей говорить, и замолчала. Но потом справилась и продолжала, – Сережкой сына назвала, ему четыре. Бандит, постоянно в садик вызывают, – Клава улыбнулась, – то клеем стул воспитательнице намажет, то девчонкам банты спутает.

– А муж есть?

– Был. Развелись два года назад.

– Почему?

Клава посмотрела на Нюру и улыбнулась.

– Ну, это уж мое дело. Сюда соваться не надо.

– Понятно, – равнодушно ответила сестра. Она как будто знала, что все именно так у Клавки и было: квартира, работа, дети и муж, которого не любила, поэтому осталась одна. – А что ж к нам так долго не ехала? Сколько лет уж прошло, а ты все помнишь? – сказала и внимательно посмотрела на Клаву. В глаза.

Клава взгляд выдержала.

– А чего вспоминать? По молодости кто глупостей не делал? Смысл было оставаться? Чтобы Сережу с новой женой увидать? Не хотелось, вот и убежала за тысячу километров. А сейчас попустило. Взрослые уже, смысл старое ворошить. Разбежались и ладно. 

– Что-то я не пойму, о чем толкуешь-то? – нахмурила лоб Нюра. – О чьей жене речь идет?

Клава медленно повернула голову и посмотрела на сестру.

– О Сережкиной.

Они уставились друг на друга. И тут Клава быстро-быстро, чтобы Нюра не успела ее перебить, стала рассказывать.

– Ну, как? Что же ты не помнишь? Письмо пришло. "Так, мол, и так, демобилизуюсь. Ждите к весне домой. Готовьтесь к свадьбе, возвращаюсь с невестой", – как заученный текст, проговорила скороговоркой Клава. – Вот я и уехала. Ты же знаешь, что мы после армии пожениться хотели. Дом на пригорке построить. А тут такая новость. Как же мне жить после этого в деревне? Я и уехала. Поутру собрала чемоданы и уехала. А как же иначе?

Нюра не сводила глаз и сестры. Брови удивленно поползли вверх.

– Какое письмо? Какая невеста?

Клава всем своим нутром понимала, что-то здесь не так. Неприятное, гадкое ощущение, как горечь во рту, не давало сглотнуть и сделать вдох.

– Сережкино письмо…его невеста, – тихо ответила она.

Нюра приложила ладонь ко рту и покачала головой, словно догадалась, что произошло.

– Так ты поэтому уехала?! – спросила она.

– Да.

– А все думали, что от Сережи сбежала. От такого отказалась. А ты, оказывается, ничего не знала. Ты письмо сама видела или кто рассказал про невесту? Небось, тетка Анна? – намекая на мать Клавы, спросила Нюра.

– Не видела. Мать в печке спалила. Сказала, чтобы уезжала из деревни, – медленно стала говорить Клава. – Все ведь знали, что мы пожениться хотим, а тут Сережа с другой невестой едет.
Нюра слезла с дерева и отряхнула платье.

– Ох уж эти родители, везде хотят угодить, даже там, где не надо.

Клава не спускала глаз с сестры. Та подняла голову и посмотрела на Клаву.

– Один он приехал. Не было и в помине никакой невесты. Один был.

– А как же? А что же… письмо…Нюра?

– В армии в горячую точку попал. Сочинял, что в тихом месте служит. Руку ему оторвало. И ногу изрядно поцарапало. Хромал шибко. Пришел, вся голова белая. А тут ты сбежала. Утром уехала, а он на следующий день приехал. Сергей заранее с твоими родителями договорился, чтобы жизнь тебе не калечить. Мать плакала. А мы же не догадывались, почему ты уехала. Думали, сбежала от такого. От инвалида. В плен он там попал. На цепи его держали. Издевались. В яме целый год сидел, и зимой, и летом. Пока наши не пришли. Очухался и опять на войну. Перед самым отъездом на засаду налетели. Вот его и покорежило.

Пальцы впились в шершавую кору дуба. Клава словно застыла на месте.

– А потом запил. Только в селе многие так говорят, не из-за увечья водку пить стал. Из-за тебя. Любил ведь, – сказала Нюра и вздохнула. – А ты, получается, вовсе правды не знала. Может, это и к лучшему. Семья, детки у тебя. Видишь, квартиру получила. 

Где он? – не слушая сестру, спросила Клава.

– Уехал. Лет пять, как уехал. К родственникам, говорят. Только не пойму, к каким, вся родня испокон веков тут жила.

Клава опустила голову. На легкое платье упали слезы.

Отец сразу понял, что Клава все знает. Отошел в сторону, когда она вбежала на крыльцо и с грохотом захлопнула дверь. Мать вылетела из дома и испуганно посмотрела на мужа.

– Зачем ты ей сказал? Может, не надо было?

– Да не разговаривал я с ней! Наделали делов, до сих пор расхлебать не можем! – в сердцах ответил отец.

– Что ж теперь будет, а? – всплеснула руками мать. – Она там вещи собирает.

– Э-э-х! Ждал ее, думал все, вернулась, – отец дрожащими руками вытащил сигарету. – Что ж мы такое натворили с тобой, мать? Наше же дите, а мы ей всю жизнь искалечили. Не вернется она больше.

Клава вылетела разгоряченная на крыльцо. В том же платье. В руке чемодан, из него вещи торчат.

– Старики Серовы там же живут? – спросила она у родителей.

Те поспешно замахали головами.

– Там, там, доченька.

Родители Сергея растерянно смотрели на гостью. Встала на пороге, поставила чемодан и вытерла пот со лба.

– Костюм малиновый надела, дура. Думала, появлюсь в деревне вот такая, красивая, бесшабашная, море по колено. Назло Сереге! Вот, мол, и у меня все прекрасно! Думала, королевой перед его окнами пройду. А оно вон как в жизни вышло. Десять лет доказывала, что не люблю его. Сама почти поверила, - Клава устало опустилась на чемодан. - Дайте мне его адрес.

– Клавочка, миленькая, он же другой сейчас. Нет того Сережки, каким он до армии был. Седой совсем. Калека. Уехал подальше от людей. А ты женщина молодая, все уляжется, найдешь еще свое счастье, – запричитала мать Сергея.

– Дядя Коля, - обратилась Клава к отцу Сергея. – Дайте мне адрес вашего сына.

Сергей не знал, с чего это он решил с утра побриться. Всегда с трехдневной щетиной ходил. Не любил это дело: обязательно порежется. А сегодня как нарочно, гладко выбрился. Рубашку новую надел. Посмотрел на себя в зеркало. Провел по седым волосам рукой. И тридцати лет нет еще, а как старик, белый весь. Поправил пустой рукав рубашки, засунул его по привычке под ремень и вышел на улицу. До работы, здания дома быта, десять минут ходьбы. Он комнату у стариков специально неподалеку снял, чтобы меньше по улицам лазить. Городишко-то небольшой, и все рядом: работа, пивная, баня. А больше никуда и не ходил.

День обычный был. Пыль столбом, жара, и куры соседские возле дороги копошатся. Вроде, как и город, а хозяйство почти в каждом дворе. Сергей зашел к своим, поздоровался. Сел на свое место, а в душе как-то неспокойно, тянет вниз, ноет и тянет. Он раза два останавливал работу. Сядет, прижмет руку к груди. Непонятно было, впервые так.

Ближе к обеду прибежал Васька, внук стариков, у которых Сергей постояльцем был. Подтянулся на окне, посмотрел на всех и торжественно произнес:

– Дядя Сережа, там к вам малиновое счастье приехало!

– Кто? – не понял Сергей. – Что ты опять заливаешь?

– Не верите, не надо. Оно же к вам приехало, а не ко мне, – сказал и исчез.

– Иди, сходи, недалеко ведь, – предложил Серегин друг. – Может, с военкомата пришли, пенсию прибавят.

Сергей отложил свою работу, вышел из здания и, стараясь унять внутреннюю дрожь, пошел к дому.

Он сразу узнал ее. Клава стояла в красивом малиновом костюме и разговаривала с хозяевами дома. А Сергей не мог сдвинуться с места, ноги, будто ватными стали. Ладно, одна покалеченная, а вторая, здоровая, чего подвела? Так и стоял, пока Клава не обернулась. Увидела его, и улыбка с лица исчезла. 

– Что смотришь? Думала, молодой и красивый? Обозналась, – почему-то грубо сказал Сергей. Он и сам не понимал, с чего вдруг разозлился на нее. Наверно, что она такая стала, такая… слов не было… красивая слишком.

– А ты не кипятись, разбушевался, – спокойно ответила Клава и подошла к нему. Заглянула в его глаза, как раньше, в юности, и прижалась к нему. Сергей почувствовал, как рубаха на груди стала мокрой от ее слез, и словно отошла та боль, которая все утро мучила.

Отец сидел на крыльце и курил. Заполошное лето получилось. "И чего им приспичило именно на пригорке дом строить? Вон напротив Лукьяновых сколько места. Нет, надо там, и хоть кол на голове теши", – подумал старик и посмотрел в сторону ребятишек, которые игрались в палисаднике.

– Аленка, ты бы хоть за братом приглядывала, вон Серега уже песка наелся.

– Это не песок, дедуль, это пирожные такие, в пасочках.

– Ну-ну, сейчас мать как вернется, так она даст вам пирожных.

Дед встал с крыльца и крикнул жене.

– Анна, ты за детьми приглядывай, я пошел дальше молодым помогать.

– Жена показалась на крыльце с корзинкой в руках.

– Я тут завернула кое-что из еды. Сережа как оголтелый на этой стройке и поесть некогда. А тут все горяченькое.

– Хорошо, давай, – отец взял корзину. – Я говорю, чего на пригорке решили строить? И у нас же места много!

Мать махнула рукой.

– Пусть сами решают. Их дело молодое. Уже раз сунулись, хватит.

– Твоя правда. Ну, я пошел.

– Ты там Клавдии скажи, чтобы она особо не бегала. В ее-то положении сейчас.

– Да будет тебе. Там Серега над ней как над маленькой трясется, – ответил отец и довольный улыбнулся. – Пойду, подсоблю малость.

журнал "Единственная", 10, 2008

Фото в тексте: Depositphotos.com